Виталий Гладкий - Ниндзя в тени креста
Временами, закрыв глаза, юноша представлял себя не в далекой земле идзинов, а на родине, в провинции Ига, и от этого на душе становилось радостно и тепло. С гор Серра-да-Эштрела, покрытых снежными шапками, дул холодный ветер, который пробирал до костей, но Гоэмон не кутался в теплый кафтан на овечьем меху, который купил ему де Алмейда в какой-то лавке, а наоборот – подставлял разгоряченную грудь свежему ветру, совершенно не ощущая его ледяного дыхания.
Все здания в Гуарде были гранитные, внушительные с виду. Они словно вырастали из земли, гармонично вписываясь в гористый пейзаж. Мрачной скалой высился массивный кафедральный собор Се-да-Гуарде, высокая башня Торре-де-Менажем, охранявшая замок, казалась несокрушимой твердыней, под стать ей была и башня Торре-де-Феррейруш, и замшелые крепостные стены, возведенные три века назад королем Саншу I, и даже гранитные дома еврейского квартала, каждый из которых мог быть маленькой крепостью при нападении врагов.
Все это рассказывал юноше Фернан де Алмейда, хотя язык у него после вчерашних излияний ворочался плохо. Но он знал, что Гоэмон очень любознательный, и фидалго хотелось доставить ему удовольствие. Что ни говори, а Мачадо уже второй раз выступил в роли его ангела-хранителя.
Прежде чем оказаться на горной дороге, им пришлось проехать еврейский квартал. Он представлял собой лабиринт узких, вымощенных булыжником улиц, по обеим сторонам которых стояли небольшие гранитные дома-крепости. На дверях домов были вырезаны какие-то загадочные знаки и кресты.
– А вот здесь, – сказал де Алмейда, указывая на один из еврейских домов – двухэтажный, с балкончиком, украшенный резьбой по камню, – произошла очень неприятная история для королевской династии. В этом доме проходили тайные встречи короля дона Жуана I с прекрасной еврейкой, дочерью местного сапожника. От этой связи у короля появились незаконнорожденные дети, которые потом принесли трону много хлопот.
– Дом небедный, – заметил Горэмон. – Не очень похоже, что здесь жил простой сапожник.
Де Алмейда хохотнул.
– У тебя, парень, соколиный глаз, – сказал он одобрительно и по ходу огрел плеткой нахального пацаненка, вертевшегося под ногами лошади. – И впрямь, раньше на этом месте стояла хибара. Жуан I осыпал отца своей возлюбленной поистине королевскими щедротами, и появился новый дом. А папаши еврейки стал богатым купцом и переселился в Лижбоа…
По пути им встречались небольшие селения, расположенные на склонах гор, которые жались поближе к замкам. В одном из них Фернан де Алмейда специально остановился, чтобы отведать козленка, зажаренного на вертеле, и сыр кейжу-да-серра.
– Поверь мне, лучшего сыра, чем кейжу-да-серра, ты не найдешь на всем свете, – утверждал фидалго, усиленно работая челюстями. – А уж козленок, запеченный на углях, и вовсе деликатес, который редкость даже на столе короля. Потому что он пасся в горах Серра-да-Эштрела, где травы сладкие, как мед. Да ты попробуй, попробуй!
Мясо козленка и впрямь оказалось превосходным. Что касается сыра, то Гоэмон не разделял восторгов фидалго. Тофу, соевый сыр его родины, был гораздо вкуснее. Но юноша благоразумно промолчал и лишь кивнул, соглашаясь с идзином.
Прикупив в селении копченого мяса и колбасок, они двинулись дальше. Вскоре дорога стала похожа на горную тропу. Вот тут-то лузитанские лошадки и показали себя во всей красе. Они прыгали, как горные козлы, через провалы и большие колдобины, легко взбирались на крутые склоны, и бестрепетно преодолевали участки дороги, которые шли по самому краю пропасти. Гоэмону пришлось собрать все свое мужество, потому что даже с его подготовкой вид бездонных ущелий вызывал пусть и не страх, но какой-то спазм, затруднявший нормальное дыхание.
Что касается фидалго, то он чувствовал себя великолепно. Де Алмейда даже насвистывал веселые мотивчики и поплевывал в пропасть. Здесь находились его родные места, и он был уверен, что ничего плохого с ним не случится. В горах он вел себя куда уверенней, нежели в море.
Горы Серра-да-Эштрела были разделены речными долинами на множество небольших равнин и хребтов с острыми зазубренными гребнями, похожими на огромную пилу. Собственно говоря, слово «серра» и переводилось как «пила». Горы сплошь поросли дубами, буком и сосной. Как эти деревья ухитрились пустить корни в сплошные камни, оставалось для Гоэмона загадкой, хотя он тоже был, как и фидалго, горным жителем. Но в Хондо горы покрывал слой плодородной земли.
В Серра-да-Эштрела было полно разной живности. Востроглазый Гоэмон не раз замечал в зарослях лис, куниц и диких котов, а в одной из низинок волчья стая из семи особей неторопливо перебралась через неглубокий ручей и потрусила дальше, совершенно не опасаясь двух всадников. Впрочем, юноша знал, что звери чувствуют, когда на них идет охота, а сейчас ни он, ни тем более фидалго не горели желанием развлечься истреблением зверей.
Иногда на деревьях, чуть выше человеческого роста, встречались глубокие царапины. Это медведь точил свои острые когти. А под дубами словно крестьянин прошелся мотыгой – вся земля была взрыхлена. Похоже, в горах было много диких кабанов, любителей желудей. Однажды им встретилась даже рысь – великолепный, матерый самец. Он с величавым спокойствием сидел на скальном отроге как раз над дорогой, по расцветке почти сливаясь с камнями, – наверное, поджидал добычу. Решив, что и люди, и лошади ему не по зубам, он злобно зашипел, обнажив внушительные клики, поднялся и неторопливо направился в заросли.
В родное селение португальца они прибыли на второй день. Фернан нетерпеливо подгонял свою лошадь, чтобы добраться в Монсанту (так называлось родное селение де Алмейды) к вечеру, но все равно им пришлось заночевать в пути. До селения оставалось всего ничего, однако ехать ночью по горной дороге было чистым безумием. Как ни рвался фидалго побыстрее оказаться в родных местах, однако здравый смысл взял верх, и они разбили бивак под кроной толстенного дуба, благо плотный и мягкий дерн под ним не был порушен свиными рылами.
Ночная тишина в горах была звенящей. Гоэмон лежал возле затухающего костра, по привычке вслушиваясь в каждый шорох, но мыслями был далеко от этих мест – в родной деревне. Путешествие в горах разбудило глубоко упрятанное в глубине его души чувство любви и привязанности к Хондо, и Гоэмон печально размышлял, удастся ли ему когда-нибудь увидеть мать Морико, братьев, отца… И старого Хенаукэ, который почему-то был для него ближе, чем кто-либо из родственников. Юноша крепко сжал в руке амулет инау, словно он был нитью, соединяющей его с Нихон, и уснул. В эту ночь сны не тревожили Гоэмона.
